У меня мама работала на «Антее» – одном из старейших теннисных клубов Украины. Я все время был возле корта. Но не могу сказать, что полюбил теннис – мне больше нравился футбол, хоккей с тенниской ракеткой и баскетбол. Но, конечно, играли и в теннис. Было веселое игровое общество.
Я начал воспринимать теннис всерьез, когда был недобор участников на каком-то зимнем блиц-турнире. Мама сказала, что я обязательно выиграю – не с кем играть. А я проиграл в финале. Было так обидно – был только один приз. Его дали победителю, а мне ничего не дали. Не хотел я продолжать теннис.
Возможно, это стало каким-то толчком – как так? Я проиграл, а не выиграл. Я чувствовал, что нужно развиваться.
Правда, после того поражения я не хотел играть. А парень, который меня победил, продолжал и выигрывал еще. Как-то мне захотелось взять у него реванш. Мне было тогда 5-6 лет.
Я тренировался, но в игровой форме. Тогда теннис не был для меня спортом, которым я хочу заниматься всю жизнь. Это была игра – можно было играть с мячиком и это мне очень нравилось.
Переломный момент – когда в 8 лет, 1 сентября почему-то я начал справа играть одной рукой. Раньше я играл двумя руками и справа, и слева. Мне все говорили, что так я никогда не смогу играть в теннис по-настоящему классно. Обязательно нужно переходить на одну руку, это неизбежно.
И вот, 1 сентября почему-то я начал играть одной рукой и у меня начало получаться. Мне стало интересно, чтобы оно получалось все лучше и лучше. Тем более, к тому времени было уже много турниров, много ребят, с которыми можно было бороться, взрослые, на которых мы ходили смотреть.
На «Антее» тогда была хорошо выстроена иерархия тренеров – молодые работали с младшей группой, более опытные – со взрослыми. И так было выстроено расписание, что мы могли оставаться и смотреть на тренировки взрослых. И не так, как сейчас, просто смотреть, но и общаться – спрашивать: «Как справа?» «Покажите хватку слета». Многие оставались после тренировок именно ради этого. Поэтому получалось, что мы были в теннисном клубе не только на своей тренировке, но, фактически, полдня после школы.
Бывало, когда ребята старшие опаздывали на тренировку, нам разрешали размять тех, кто уже пришел. Это была большая честь – все старались. Я помню, один раз мне удалось долго держать мяч, по-моему, с Александром Долгополовым-старшим. После этого тренер Карпенко сказал, что да, этого парня можно подключать – наивысший комплимент. Играть со взрослыми – это и был стимул для нас.
Не нужно было выезжать ни на какие турниры – все было в клубе. Все занимались одним делом, и это действительно была одна антеевская семья. Без преувеличений. Все знали друг друга по именам, все старались друг другу помогать. Да, было соперничество, но это был один коллектив. Особенно это проявлялось, когда мы выезжали на соревнования.
Очень запомнился детский лагерь «Антей». Мы уезжали с июня по сентябрь – на три месяца. Отдельная жизнь в лесу, тот же состав тренеров, только мы их узнавали уже больше как людей. Мы знали, что они любят собирать грибы, могут выпить немножко, могут позволить себе вещи, которые, казалось, тренеру, небожителю нельзя. Это сближало нас. Мы им еще больше доверяли, когда видели, что они обычные люди.
Никто не знал, что значить «заниматься профессионально». Это очень важный момент. Не было анализа успехов ведущих игроков – никто не имел информации, как они стали собой. Мы все наугад нагрузку выбирали. Много людей не выдерживали ее, а многие недодавали.
Было понимание, что, если ты хочешь один поиграть на корте, но это должна быть или ночь, или ранее утро. У меня с сестрой Наташей было много раз, что мы зимой играли уже в пять утра. Три часа с пяти до восьми – до школы. Это были несанкционированные тренировки. Нам часто выключали свет.
Тогда не было аренды, не нужно было платить за корт. Просто в остальные часы корты были заняты. Даже взрослые тренировались всегда по 4-5 человек на корте, через розыгрыш.
Помню момент, когда задумались, что нужно искать возможность тренироваться за границей, жить в нормальном теннисном режиме. Хотя, на тот момент никто не знал, как это – тренироваться за границей. Мы имели только представление с рассказов менеджеров. Когда нам говорили об академии Боллетьери, где ты посвящен только теннису, то это было настолько круто, как сейчас, когда детям говорят о Диснейленде.
Слышали о том, что в Германии развиты теннисные клубные матчи, что там хороший уровень тенниса, там можно круглый год тренироваться. Но это были только отголоски того, что там что-то есть. А у нас было по четыре человека на корте, а один ты тренируешься только в пять утра с сестрой.
Но когда ты попадаешь в сборную, один-два раза выехал за границу в составе до 14 лет на Кубок Европы, когда ты видишь своих противников, видишь их экипировку, то, конечно, возвращаясь, представляешь себе, что играешь против них, что их нужно обыграть. Ты чувствуешь, что мало, нужно больше.
Тогда показатель того, что тебя признают в теннисе, это был вызов на сборы команды СССР. Это было самое престижное собрание игроков в одном месте. Попасть на этот сбор – считалось, что ты признан хорошим игроком, в тебя есть смысл вкладывать время, тобой есть смысл заниматься.
Нас там было около двадцати человек. Нагрузки были бешенные. Только по пришествию времени я понял, что это были не просто нагрузки, а это была проверка на то, кто сломается.
Нас убивали в первые два дня. В прямом смысле слова. Доходило до маразма – мы вокруг футбольного поля ходили гуськом несколько кругов. Это вредно во всех отношениях. Тогда мы не видели в этом смысла.
А сейчас, особенно когда тренируешь, понимаешь, что это просто формирование характера. После первого, максимум, второго дня у тебя дичайшая крепатура на всех ногах. А нагрузки, мы не знали, что они будут сбавляться, думали, что каждый день будем ходить гуськом. Только потом ты понимаешь, что так тренер видел, кто по-настоящему хочет.
Позже, когда мы уже стали взрослыми, и Лепешин тренировал Кафельникова, то рассказывал некоторые истории. Он смотрел, не на то, как кто играет в теннис, а как кто себя ведет, какой характер, борется ли он. Такой был отсев.
Но нагрузки, конечно, нужно признать, были запредельными и бессмысленными с точки зрения логики и физического развития. Но цель у них была – определить характер.
Мне на этом сборе удалось обыграть тех, кого раньше не удавалось, получилось проявить характер. Мое единственное нарушение… Тогда были виброгасители такие круглые, как пробка от вина, только поролоновые – это был жуткий дефицит. Естественно, у нас не было их. Мы вырезали из матраца себе. А гостиница была очень крутая, туда обычному человеку поселиться было невозможно. Естественно, это было обнаружено практически сразу. При разборе полетов я признался, что был в составе этой группы, которая нарезала себе и действительно испоганила уголок матраца. Я каялся, даже плакал. И это на первом же сборе, куда меня даже не приглашали. Но, к счастью, это было уже в конце сбора – мне до этого удалось проявить себя на корте. Меня простили.
Нашей единственной мечтой была поезда за границу. Информации о том, что там происходит, было мало. Мы знали заграницу только по музыке, по Wimbledon, который показывали в полночь по полчаса. Мы знали, что там есть теннис и мы хотели его увидеть.
Венгрия – это либо моя первая, либо вторая поездка. Если вторая, то сначала была Франция в составе юношеской сборной на Кубок Европы. Я помню, что привез из Венгрии значки AD/DC, Scorpions – это было круто, а то, что выиграл одиночку и пару – не помню. Только когда мы там со сборной играли на Кубке Дэвиса, то мне подарили памятную футболку.
Во Франции мало что запомнилось – там мы играли совсем не в Париже, а в каком-то селе. Сейчас кажется, что это просто какой-то агропромышленник любил теннис и построил себе там корт. Рядом даже магазина не было. Но, что было – прямо на корте холодильники, битком забиты Coca-Cola, Fanta, Sprite и шампанским в баночках.
Чтобы понимать, что такое баночка Coca-Cola в СССР, нужно, наверное, жить в то время. Их не было. Бутылка Coca-Cola была только в некоторых барах.
Помню, нам очень нравилось шампанское. Мы не знали, что это оно и пили – сладенький напиток. Тренеры попробовали и на следующий день убрали его из холодильников. Нам только потом сказали, что это был алкоголь – мы не знали.
А о результатах турнира воспоминаний нет. Я даже не помню, что выиграл его. Настолько это все было в диковинку. Я просто был счастлив там быть. У меня пару раз такое было – когда ты просто счастлив быть свободным на корте, свободны от каких-то условий.
Конечно, после этого стремление попасть за границу на турнир выросло многократно. Еще больше начали тренироваться. Уже был смысл, ты понимал для чего тренироваться в четыре-пять утра. Появилось понимание, что этими поездками ты можешь улучшить свою жизнь.
Тогда, полностью будучи в теннисе, ни о чем другом не думая, я хотел только играть, я не мечтал стать звездой тенниса. Казалось, это просто игра. Не было видно, как ты можешь стать Боргом, Макинроем, Коннорсом, Лендлом, Виландером. За тебя решали – пошлют тебя на турнир или нет.
Не было такого, чтобы выезжать на индивидуальные соревнования. Попасть на Sunshine Cup, Orange Ball, Eddie Herr – это было очень престижно. Это было в конце года и означало, что ты по факту своего тенниса на протяжении года заслужил быть в команде. Это считалось престижно, всего ведь брали три человека: два одиночника и третий запасной для пары. Быть в этой тройке – очень круто.
Но не было четкой дорожки, на которую нужно попасть, чтобы пройти в АТР-тур. Мы даже не знали, что это такое – ни по телевизору, ни в газетах. Результаты, которые до нас доходили – это там Roland Garros выиграл Виландер. А как, а где это посмотреть? Поэтому мы так и воспринимали, что это просто увлечение, после которого мы все уйдем в армию в 18 лет. Мы просто думали, что если будем хорошо играть, то попадем в СКА, где не нужно будет так часто бегать с автоматом. Все жили этим периодом – счастливое детство до армии.
В 1990 году мы выиграли Sunshine Cup, выполнили задачу Союза – выиграли самый важный турнир. Обыграли в полуфинале и финале США и Канаду – по 2:0. Мы победили там, переехали в Майами, и я ищу себя в сетке Orange Ball до 16 лет, а меня там нет. Почему?
Мне тренер говорит, что я буду играть до 18. А мы в этот день выиграли финал – были уставшими, поздно переехали, на следующий день уже матчи. Я был немного расстроен, уставший.
Думаю: «Мы все равно уже самое главное сделали, можно расслабиться». Может в этом состоянии и получилось выиграть. Однозначно, до начала турнира не то что мечты, мысли не было, что это возможно. Да, матч выиграть, два, три. Да, я этих всех ребят знаю. Но там первый номер мира, второй, третий, четвертый, пятый – и все с титулами. И вот парень, вот мой первый трофей – на прошлой неделе. Никто, да и я, в первую очередь, не думал, что это возможно.
Попадая в этот круг, на тебя уже обращают внимание международные менеджеры. До этого твой менеджер – это теневой парень из КГБ, который следит за тобой, в хорошем смысле слова, может он тебя и охраняет. Но он все-таки из другой системы, он представлял твои интересы на уровне того, чтобы ты никуда не сбежал.
Понятно, что дети из СССР все говорили по-английски, хоть и не было доступности английского языка. Мы учили его в школе, как все. Учил все эти слова, словосочетания, чтобы хоть как-то общаться. Попадая за границу, мы были объектом очень большого интереса со стороны наших сверстников. У них ведь тоже было мало информации об СССР. У на спрашивали действительно ли медведи ходят по улицам. На полном серьезе.
А потом, когда к тебе подходит менеджер и рассказывает, что он может тебе предложить, у тебя просто начинается новая жизнь, новый этап. Ты видишь путь, как можно попасть в АТР-тур. Обычно он предлагает договор с одеждой, с ракетками, какие-то wild-card на турниры, где он имеет влияние. И он тебе предлагает тренировки за границей. Все это, фактически, бесплатно. Из тебя не требуют деньги. Наоборот – говорят, что добудут деньги, только работай с ними.
Ты принял эту информацию и понимаешь, что если дальше будешь хорошо играть, то оно так и получится. Но будешь ли ты хорошо играть, решаешь не ты, а тот человек, который тебя посылает в поездку. Например, если бы я что-то сделал антисоциалистическое, то меня бы по этой причине мог зарубить этот теневой покровитель, который находился в команде. И ему бы больше поверили – ненадежный элемент за границей более опасно, чем проигрыш на ранних стадиях турнира с более слабым игроком.
У меня появились предложения еще после полуфинала. Ну а после победы называли уже конкретные цифры, конкретные турниры. Выслушав все эти предложения, ты все равно не мог принимать решения. После возвращения СССР тебя могли просто сделать невыездным. И все закончилось бы. Но, выслушав это, ты понимаешь, что ты на правильном пути.
Мне действительно повезло по времени. Это был 90-й год, и на следующий год СССР распался. Все эти предложения вступили в силу, и я мог подписывать контракт уже.
Нужно признать, что после Orange Ball приезжали, как минимум, два представителя к нам в Киев. Мы ужинали с ними, слушали предложения. Это был беспрецедентный факт. Получить визу в СССР – это отдельная история. Они летели ради подростка одного. Тратили время и деньги, чтобы просто поговорить.
Получилось, что в 1991 году я играл только один турнир – это был юниорский Roland Garros и я его выиграл. А после этого в юношеском теннисе я, по-моему, не участвовал. Не было смысла. Я благодарен Долгополову-старшему – это больше была его инициатива и видение. Он настоял, чтобы мы уехали в Германию.
Контракт на участие в десяти матчах за клуб, как сейчас помню, был 32 тысячи марок. Это почти все, что мы отдавали за аренду квартиры. Оставалось буквально 5-6 тысяч на еду. И нам было позволено играть в этом клубе.
Первый прорыв был в Женеве. Это был первый турнир, где я заявил о себе на уровне АТР. Я в первом круге обыграл Марко Россетто. Его игра, кроме подачи, была для меня легкая. Принял подачу – дальше я уже мог спокойно. Это была сенсация. Я дошел до полуфинала и проиграл Томасу Мустеру, но показал очень хороший теннис.
1991 год был уже полностью профессиональным. Но то, что с 12 турниров я показал результат только в Женеве, говорит о сложности перехода из юниорского во взрослый теннис. Победитель Orange Ball, Roland Garros, доверие больших компаний – это дает понимание того, что ты можешь. Но из 12 стартов 10 первых кругов, один второй и один полуфинал – это показывает, насколько сложно переходить в профессионалы.
И это имея все возможности, которые уже тогда были. К тому времени я был допущен к тренировкам в академии Ника Боллетьери и имел возможность смотреть, как тренируются Агасси, Селеш. Даже в этой теннисной машине результат пришел не сразу.
Турнир в Женеве был прорывным – я смог сложить хорошие розыгрыши в геймы, геймы – в сеты, а сеты – в матчи. Но этот процесс, как показывает статистика, затянулся на какой-то период.
Юниорский и взрослый мужской теннис – это два разных вида спорта. Это как мужской и женский – вроде одна и та же игра, но совсем другие скорости. Все намного быстрее, жестче. Молниеносно все происходит. Порой ты даже не можешь проанализировать, почему проиграл матч. Настолько все быстро и непонятно.
Дойдя до полуфинала, я понял, что могу. А также то, что мне предстоит еще огромная работа. Я был далек от того уровня, чтобы постоянно играть на равных с этими ребятами. Нужно было добавить во всех зонах.
К счастью, в тот момент меня ничто не отвлекало. Хоть и возраст был, как говорят, дурной, переходной, и деньги карманные появились. Но не было телевизора, интернета, электронных игр даже. Оставались книги, сон и подготовка к теннису.
И мы тренировались. Долго. Много. Я считаю, что мы тренировались больше всех. Не потому, что знали, что это нужно. Просто думали, что только так достигнем результата. Конечно же, травмы последовали буквально сразу. Удержать высокую планку нагрузок, не подвергая себя травмам – это искусство и, в том числе, везение. У меня были травмы, были перегрузки, было из чего учиться.
После Женевы я стал 224-й ракеткой мира и мог уже попадать на челленджеры. Мне повезло или не повезло, я так и не разобрался, что так и не учувствовал ни на одном фьючерсе. Только вот недавно, в Турции в паре. Мне не понравилось. Челленджеров тоже мало было.
Первый АТР титул – Генуя, Италия. Wild card. Где-то с 225-м рейтингом я вошел на турнир. Во втором круге я спас два или три матч-бола. В полуфинале проигрывал с большим счетом и еле выиграл. Неожиданно было, что я выиграю турнир. Тем более, по силам я не мог рассчитывать на победу. Просто цеплялся за каждое очко.
После этого турнира я сыграл еще где-то в Италии, а затем поехал в Штутгарт. Там мне давали wild card в основную сетку. Тогда была пятница или суббота, вечер. Мне звонит мой представитель и говорит, что мой wild card отдали Беккеру. Но мне пошли навстречу: выкинули какого-то немца из квалификации и отдали мне его место.
В первом матче я проигрывал Поспишилу 0:6, 0:1 с брейком. Злой, помню, начал стрелять – все попал. Я прошел в основу и в первых трех раундах по ходу матчей проигрывал постоянно. Но потом вошел в такую форму, что лучше до этого я еще не играл никогда. Это произошло за счет нервов, наверное.
Очень хорошо помню ощущения непосредственно после финала и в первые дни после него. Я мало помню из того, что было в теннисном моем мире. Читая статистику, я с трудом вспоминаю, был ли я на том или ином турнире вообще. Но ощущения после турнира в Штутгарте я помню очень отчетливо.
Эта победа дала мне понимание, что я там. Я с этими ребятами уже на равных. А внимание, которое выделила пресса, было просто беспрецедентным. И только на следующем турнире, проиграв там первый круг, я осознал, настолько большой результат был показан в Штутгарте.
Не то, чтобы ты мечтаешь выиграть Штутгарт. Просто я хотел там сыграть. Победа в Генуе – мы не понимали, закономерный ли это успех, заслуженный ли или случайный. Штутгарт мне поставил в голове точку – ты можешь, это не случайно. Нужно дальше совершенствоваться.
Единственная сложность в том, что многие игроки уже начали изучать мою игру и выходили уже не против какого-то русского из СССР. Я – украинец, но умышленно упомянул «русский». Нас всех тогда называли «русскими».
Уже со следующих турниров игроки выходили на меня полностью настроенными – это не какой-то там медведь с улицы, с ним нужно серьезно играть, пользоваться его слабыми местами. Все последующие матчи только доказывали, что чем лучше ты играешь, тем больше тебя хотят обыграть и тем больше тебе нужно самому совершенствоваться.
Скажу правду, в 1991, 1992, даже 1993 годах, но там уже не полностью, меня мало что отвлекало от тенниса. Все было посвящено работе.
Когда появились первые победы, внимание прессы, когда нужно было проводить какие-то фотосессии, играть с детьми, посещать какие-то социальные проекты, то внимание немножко рассеялось. Кто знает меня, они не дадут соврать – у меня как будто открылся мир перед глазами. Я понял, что мир – это не только теннис, что там есть много интересных вещей, которые хотелось бы посмотреть. Пошло разделение внимания немножко.
Раньше мне ничего не мешало абсолютно. А теперь, став успешным теннисистом, те обязанности, которые ты должен был исполнять… Я не был к ним готов.
Тогда не было еще школы АТР, которая может объяснить, как вести себя с прессой, что делать с призовыми деньгами, как правильно то и это. Мы делали все наощупь. Многим интересно было узнать, как я выжил после Чернобыля – было много разговоров на эту тему. Многим было интересно узнать мое мнение не только о теннисе, но и о политике, жизни в стране. Волей-неволей ты отвлекаешься.
Помню, потребовалось много усилий, чтобы вернуться в это русло. Мне кажется, после этого периода 1992 года я буквально пару раз в него еще попал. Требовалась полная мобилизация: отключались все телефоны и шел тренировочный процесс. Тогда возвращался результат.
Эту струю, фонтан, который мог бы меня вытолкнуть на позицию первой ракетки мира или в тот район, я его пропустил. Из-за распыления внимания. Мой прогресс после Штутгарта не был таким стабильным, как после него.
Это не значит, что мы начали меньше тренироваться или что я стал более халатно относиться к своим обязанностям. Просто у меня появились другие интересы. После тренировки я начал ими увлекаться. Этих всех моментов не было в моей жизни раньше. Если они и были, то только на этапе какого-то детства.
Ferrari – это тоже одна из частей, которая отвлекает от тенниса. Автомобиль – это средство передвижения. Нам, как теннисистам, нужно только добраться на тренировку и домой. Иногда – ездить на турниры. Покупка Ferrari… Это не то, о чем я жалею, это было состояние души. Это было то, что я заработал своим трудом, это не было за спонсорские деньги. Покупка Ferrari произошла после победы на турнирах в Монте-Карло и Гамбурге в 1994 году – за призовые деньги от этих турниров. Мне было 19, почти 20 лет.
Моя резиденция тогда была в Германии, но покинул я ее где-то через два года, когда мне пришло письмо из налоговой службы. Налоги было больше 50%. Конечно, не будучи резидентом Германии мне не хотелось отдавать больше 50% денег, хотя я видел куда они идут. Тем не менее, звонок тревожный.
В 1996 году я переехал из Германии, скрипя душой, в Монако, в налоговый рай для теннисистов. Честно говоря, по условиям это были две абсолютно разные жизни. В Германии у меня была небольшая квартира, где все было подчинено комфорту, чтобы хорошо отдохнуть, покушать и поехать на тренировку. А в Монте-Карло уже появилась большая квартира арендованная, куда могли приезжать родители, тренеры. Но условия для тренировок, имея фантастический клуб в Монте-Карло… В нем на тот момент не было даже тренажерного зала. Вернее, он был, но скорее для реабилитации, нежели для профессионально роста. И эта была только маленькая комнатка.
На тот момент много теннисистов были налоговыми резидентами в Монако, но практически никто там не жил – не было с кем тренироваться. Это, конечно, не могло не сказаться на результатах.
Жизнь в Монако – это еще одно ответвление от внимания на теннис, которое необходимо. Ты живешь в красивом городе, многие вещи тебе доступны. Да, были моменты нарушения режима, которые тебя тянут назад. Каждый человек, который думает, что одно нарушение ничего не значит, – да, ничего не значит, но ты его сделал и через неделю, две, три оно вылезет в самый неудачный момент. А я таких отвлечений делал несколько.
Не могу точно сказать, было ли на меня влияние со стороны тренера или кого-то еще. Не думаю, что у окружающих был авторитет для того, чтобы они сказали мне об этом распылении внимания, а я их услышал. Это один из тех немногих моментов, который я бы сейчас изменил, если бы мог что-то поменять.
Я бы попросил, чтобы был человек рядом со мной, который говорил бы мне правду, и я бы его слышал и верил бы ему всегда.
Было состояние эйфории, была звездная болезнь, все присущие ей симптомы. Да, если вспоминать некоторые вещи, то мне стыдно за них. Конечно, я их не повторю. Если анализировать вопрос, почему не туда сразу, не на первое место, то вот – фонтан стал струей, он стал слишком распыленным. Хоть я и обладал сильной игрой, но были слабые стороны – меня изучали, против меня бились, меня хотели обыграть.
У меня был нестабильный удар справа. Не всегда в хорошем состоянии находились ноги. Хотя ноги – это база, на которой стоят все мои сильные удары: атака, выход на атаку, прием в корте, удары по восходящему. Хоть я и мог долго бегать, но предпочитал забивать сам. Но тебе чуть-чуть не хватает, например, тонуса в ногах, потому что ты нарушил режим, сказал друзьям, при да, придешь с 10 часов вечера выпить коктейльчик. Это все сказывается на том уровне, на тех высоких скоростях. Там не хватает времени, чтобы вязаться.
Было много игроков, которых я мог побеждать, но уступал им. По этим причинам. Может кто-то это услышит и сделает себе вывод – время погулять, его так много в жизни, что глупо тратить лучшие годы карьеры на что-нибудь еще, если у тебя все получается в этой профессии. Она тебе и так даст все. Ты станешь и знаменитым, и успешным, станешь личностью, сильным характером, независимым. Возможно, даже станешь популярным. У тебя будут эти приглашения на вечеринки, награждения, оперы, театры. Ты сможешь увидеть весь мир. Но это все будет и после карьеры.
Те молодые ребята, которые идут вверх, у которых что-то получается, и они обретают независимость, им кажется, что можно передохнуть – это самая большая ошибка, которую может совершить профессионал. Нужно оставаться в этой струе, потому что обратно вернуться в нее – придется прикладывать много усилий каждый день. Специальных усилий.
С одной стороны, все классно, в тот момент тебе кажется, что все хорошо. Но только попадая на корт, только попадая в соревновательную атмосферу, где тебе мелочи не хватает, ты честно признаешься – это вот тот матч «Милана», на который я полетел и вернулся только утром.
Сейчас, когда я смотрю на нагрузку спортсменов, то, как много они отдают времени детям, социальным проектам – у нас не было даже близко в таком количестве, как у них. Но я смотрю, что сейчас это сделано все гармонично. Они подготовлены к этому – и Роджер, и Новак, и Рафа. Они все, вроде как, знают, что делать с этим. Они понимают, что это часть их профессии.
И они точно знают, что не есть частью их профессии. Этот весь мир внешний, который дает тебе теннис, это просто соблазн. Это не то, на что нужно тратить свои нервы и усилия.
Когда тебе что-то нравится, ты начинаешь об этом узнавать и увлекаться, теряешь на это час-полтора в день из 24 часов, из которых 16 часов ты не спишь, – это много. Ты теряешь мысли на какую-то чушь, которая не имеет отношения к этому поезду скоростному АТР-тура, где каждая секунда важна. Как только ты начинаешь позволять лишнее – сразу же становишься хуже. При чем, без вариантов.
Эти ребята более подготовлены. Сейчас это часть профессии. Ты хочешь стать теннисистом и знаешь – значит меня ожидают эти социальные проекты. Тебя им научат в АТР-школе, когда ты по рейтингу попадешь туда, тебе все подскажут. И, что самое главное, научат тому, что лишнее, куда тебе не нужно, потому что оно заберет у тебя внимание.
Как Макинрой рассказывает: «Это у вас сейчас все профессионально. А мы же вместе ходили в ночные клубы, прямо с них шли вместе на матч. Играли, кто выиграет, оба не спав всю ночь. У нас турнир – это тусовка была. Это не турнир, где, как у вас, вы друг с другом не разговариваете».
Для нас теннис был игрой. А можно то или это? А может и можно. А сейчас тебе объяснят – нельзя. Вот, есть пример Андрея Медведева – он распылялся. Посмотрите, что с ним случилось. Есть еще Анри Леконт, тоже талантливый игрок, тоже без Grand Slam. Можно привести и обосновать – человек тогда поймет. Мы же шли методом тыка, и я наделал очень много ошибок.
Я всегда с большой гордостью играл за Украину. Мне нравится наш цвет. Мне нравится, что на спине – Украина. Когда я первый раз играл Кубок Дэвиса в Украине, то понял, что это то, что нужно. Сейчас аж мурашки по коже бегут. Энергия, которую я получил от болельщиков, я нигде ее раньше не получал. Ни на Roland Garros, ни в Монте-Карло – нигде. Там полные стадионы, а здесь – трибуны стадиона Науки. Сколько они вмещали? Три тысячи? И то, они не всегда были полными. Но энергия, которую они давали, была просто фантастическая. Играть дома всегда было очень-очень тяжело, но, помню, я всегда с радостью играл за свою страну. Был только маленький период, который я пропустил. И то, больше из-за конфликта с тренером, чем с самим собой.
Когда команда проигрывала, то я всегда винил себя. Здесь чувство такое, что я сам могу выиграть матч. Вот мы играем с белорусами, и я понимаю, что могу выиграть две одиночки и могу выиграть пару. Я же не один играю. Просто, если я буду играть очень хорошо, то мы можем вместе выиграть пару. В итоге, когда мы ее проигрываем, то я не винил партнера. Это не его вина, что они не могут дать одиночное очко. В этой паре ведь есть половина, которую занимая я – пожалуйста, играй.
Обидно ли было? Конечно, обидно. Сейчас, когда я капитан и мы проигрываем, тоже обидно. Любое поражение обидно. Но винить можно только себя. В теннисе, когда ты сам на корте, то можешь сказать, что солнце помешало, ветер, судья тебе зажал. Но, на самом деле, это же ты отвлекся на солнце, это же ты отвлекся на ветер, на судью. Правильно? Значит кто виноват? Ты, а не ветер.
Такое же абсолютно чувство было всегда в Кубке Дэвиса. Помню это ощущение ни с чем не сравнимое, когда ты играешь дома против сильного игрока – ужас, ты волнуешься, не можешь завтракать. Всегда начало матча – это туман, темно. Но потом поддержка зрителей к середине первого сета дает тебе силы. Ты просто играешь для них, за них. Тебе говорят: «Гейм – Украина. Сет – Украина». Тебя поддерживает скамейка – это дает столько сил. Можешь играть два дня подряд без остановки. Кого не поставь против тебя – все равно будешь играть хорошо. Но психологически давались эти игры очень тяжело.
Когда ты сильно волнуешься перед матчем, понимаешь, что тебя какие-то неестественные эмоции сковывают. Это странное ощущение. В АТР ты играешь за себя. Если проиграешь, то подведешь только себя, свою команду: тренера, массажиста. А здесь ты подведешь страну. Еще и дома. Это все видят. А дома ты появляешься не так часто. Проиграть дома – это было что-то невероятно тяжелое. Поэтому именно на матчи Кубка Дэвиса я полностью мобилизировал все ресурсы.
У меня на следующей неделе всегда был супер-теннис. За счет мобилизации ты выходишь на очень высокий уровень. Выиграл ты или проиграл со сборной – в понедельник ты вылетаешь свободным человеком, выполнив огромную работу на корте, перенеся психологическую нагрузку и выжив – все. Ты самое сложное уже сделал. А теннис остается классным, потому что ты отработал, тебе эти матчи были важны. Я всегда хорошо играл после Кубка Дэвиса.
Текст подготовил Сергей ЛУКЬЯНЕНКО, на основании материалов Федерации тенниса Украины